(ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ) - Игорь Афанасьев

Чья — то сильная рука выхватила его из пучины, и он жадно хватанул губами сочный кусок прибрежного ветра!

— Ух, шило! — одной рукой втащил его на коня отец, а второй сильно треснул по затылку.

Фил попытался вырваться из крепких отцовых рук, но тот железной хваткой прижал его к шее коня и вывез из камышей прямо к раскинутым на берегу шатрам.

Здесь он скинул сына с лошади, словно мокрый куль, прямо к костру, и Филимон увидел рядом с собой глаза матери и услышал ее тихий голос:

— Все ты норовишь поперед всех! Ох, гляди, Филька, доскачешься до отцовского кнута!…

…Филька вздрогнул от этих слов и глянул из своего угла на плачущую Верку, которой уже досталось портновской линейкой и на взъерошенного отца, которого мать успокаивала, отодвинув подальше от детей к входным дверям.

Болело плечо, в которое его долбанула железная тварь, саднили синяки на локтях и коленях, но обиднее всего было то, что вместо радости по поводу чудесного Филькиного спасения, родители устроили настоящую головомойку и ему, и сестре.

Подробности родителям доложила продавщица из папиросного ларька, и в Филькином воображении ларек этот уже пылал ярким пламенем. Верку было жальче, чем себя. Детям был объявлен домашний арест на две недели, и Филька представлял себе, как под раскидистой липой собираются без него, как без него лупят голы в железные ворота трансформатора, как без него лезут в кусты бузины за очередными зарядами для плевательных трубочек.

Жизнь происходящая без его участия…

…Филимон отчетливо увидел улицу, двор, липу и свежепобеленное здание трансформаторной будки. Из окна небогато обставленной комнаты раздавались сердитые голоса взрослых и плач детей. Из других окон вылетали обрывочные фразы соседей, песенка про бабочку и мотылька, звуки электрической швейной машинки и грохот моющихся кастрюль. Дом готовился ко сну. Филимон поднял глаза на железную полоску с адресом на углу дома и прочитал: «Большая Житомирская, 12».

Из темной подворотни неожиданно вынырнула фигура пьяного вдрызг мужичка интеллигентной наружности, и он, поправив очки на длинном носу, многозначительно произнес:

— Если вы злы, то почему умеете творить добро своим детям, а если вы считаетесь добрыми и сердечными, то почему же вы не творите также добра нашим детям, как и своим?»

— Лев Толстой? — попытался угадать автора цитаты Филимон.

— Боже мой, — со стоном пропел мужичок и с трудом расстегнул пуговицы на ширинке, — что за страна? Ивана Грозного путают со Львом Толстым!

Мужику стало легче, а Филимон отвернулся и увидел, как по экрану компьютера заскакал зайчик с конвертиком в руках.

Филимон вытащил известие из Интернета и негромко прочитал вслух:- «Только ничего не бойтесь. Вы движетесь по спирали и можете цеплять совершенно неожиданные отголоски. Кстати, если вы думаете, что далеко от нас убежали, то заблуждаетесь. Спокойной ночи, Натали».

Ему стало даже радостно от того, что его все-таки засекли. Филимон оттарабанил по клавишам встречное «спасибо» и вслед нагрянувшие строки:

На перекрестке трех дорогМой конь случайно оступился…И чей-то звонкий голосок,Вдали, с высокой ноты сбился.То ли конь устал, то ли путь разбит,То ли время мне призадуматься —Что за песня там, за рекой звенит,Словно эхо ушедшей юности?Полузабытая строкаКо мне вернулась звонким эхом.И только времени рекаЕй вторит тихим женским смехом…И не конь устал, И не Бог послал,И не в нас вопрос, если вдуматься.Просто лег порог Посреди дорогМежду жизнью и нашей юностью…

Натали никак не отреагировала на поэтическую импровизацию, и Филимон, вздохнув, вернулся к прозе жизни:

«Фильку решили отдать в школу рано — в шесть лет. Кроме того, что он бегло читал и писал, в детском садике с ним уже просто не могли справиться по причине отвратительно упрямого характера и неистребимой жажде активных действий.

Он постоянно создавал воспитательницам старшей группы повод для инфаркта: на новогоднем утреннике, когда появился весьма странный Дед Мороз с тощим мешком подарков и явно заплетающимся языком, Филька совершенно сознательно дёрнул деда за бороду, чем вызвал море радости и веселья среди ветеранов старшей группы. Под бородой оказалась красная, потная физиономия завхоза Василия Васильевича, знакомого всем по раздаче картошки и мыла. Бороду приклеить вновь не удалось, и Мороз-завхоз позорно покинул поле боя под плач самых маленьких и легковерных карапузов.

Летом же, одна из нянек обратила внимание на дружную компанию из старшей группы. Круг молодых людей собирался на корточках вокруг местных прима-красавиц Ирочки и Светочки, и юная поросль увлечённо сражалась в модную игру под названием «бутылочка». Пойманные на месте преступления развратники мужественно взяли вину на себя, хотя с правилами игры их познакомили дамы сердца.

Старшая группа явно созрела для первого класса киевской школы № 25, куда и была приписана почти в полном составе.

Первое сентября надвигалось неумолимо, а Фильку просто преследовали дурные предзнаменования. Вначале он попал в неприятную ситуацию на Гончарке: ему необходимо было добраться до куста бузины, ягодами которой, из боевой плевательной трубки, можно было здорово ответить врагам из восьмого номера. Куст рос на крутом склоне Гончарной горы, куда, в то время, мусорные машины свозили «непищевые отходы», а точнее — бумагу, упаковки, железные банки и болванки. Не дотянувшись до боеприпасов всего несколько сантиметров, Филька поскользнулся на какой- то мерзости и кубарем покатился вниз. Земля и небо ритмично менялись местами, а вслед за ним гналась огромная консервная банка. Нет, по дороге встретились и другие острые и режущие предметы, но эта банка стремилась нанести наибольший ущерб Филькиному лицу. В результате, когда он совершил обратное восхождение от подножия горы до собственной квартиры, Верка чуть не сошла с ума, увидев в кухне окровавленного брата. Ей приходилось переживать по двум причинам: она отвечала за младшего и если после случая с троллейбусом получила взбучку от мамы портновской линейкой, то в данном случае трудно было представить себе степень наказания. Вторая причина была более мелочной — собственно жизнь и здоровье младшего брата, но к данному вопросу у Верки уже было своё отношение, и иногда ей самой хотелось нанести младшему родственнику травму, причём — существенную. Выручила Анна Абрамовна, которая с помощью перекиси и зелёнки выяснила степень повреждений, и сам Филька, который благородно сознался папе, что обманным путём ускользнул от старшей сестры. Результат этого мужского поступка заставил Филю долгие годы размышлять над вечной дилеммой: всегда ли необходимо быть честным и правдивым — к травмам лица и головы добавились синяки от офицерского ремня на нижней части тыльной стороны тела.

В то же самое время случилась и настоящая трагедия.

Строители завезли песок в один из рядом стоящих дворов. Чистый, жёлтый речной песочек. Детвора ринулась в кучу со своими лопатками и ведёрками и очень скоро обнаружила большой продолговатый предмет. О находке, по секрету, сообщили старшим пацанам, которые явились с молотком и отвёрткой и стали отбивать головку длинного цилиндра. Работа была тяжёлой, многим надоело это занятие, и они разошлись по другим важным делам. Остался Генка, его младший братишка, копавшийся в песке чуть поодаль, и еще один малолетний сапёр, имени которого так никто и не вспоминал впоследствии, потому что любое имя должно было иметь тело, а тела, как раз, и не осталось. Грохот рванувшего снаряда был слышен по всей округе. Слух о трагедии разнесся со скоростью осколков, а сами осколки лишили жизни ещё и младшего братишку Генки. Его самого Бог и Судьба охранили удивительным образом: за мгновение до взрыва он повернулся боком к боезаряду, и осколки так и пошли вдоль худенького тела — по касательной, не нанеся ни одной смертельной раны. Его младшему брату повезло меньше, хотя сидел он на метра три дальше от эпицентра взрыва.

В результате всей чреды событий многие родители, в том числе и Филькины, заточили отпрысков в узкое пространство комнат, с редкими выходами во двор — на час, но с регулярными поверками из окон. В гулком каменном мешке двора звучали разноголосые вопли матерей и бабушек:

— Вова! Будь под окном!

— Саша! Саша! Немедленно иди домой.

— Филя!!

К этому женскому хору подмешивались два баритона старьёвщика и точильщика:

— Вещь, вещь, старый вещь!

— Точу ножи — ножницы, пилы правлю..

Пилы правились, выбрасывались из окон тряпки и стоптанные башмаки, а тоскливое лето приближалось к одному из важнейших жизненных поворотов.